Любить — это как стоять на свежем цементе. Чем дольше стоишь — тем труднее оторваться… и никогда нельзя уйти, не оставив следов
О разных надеждах.
Прочитать, ибо советую- Ты слышала, Туза с верхнего двора чуть в клочья не разорвали?
Я вздрогнула от неожиданности, но мне было не до ответа, поэтому я просто подняла уши. В знак того, что слушаю.
- Надо же. Об этом уже все наши знают, - удивленно продолжила Айша. Имя у нее было глупое, однако собакой она была хорошей: не злилась попусту на прохожих, хозяйских псов тоже не задирала. Да и, бывало, делилась найденными или выпрошенными объедками. Первых, правда, оказывалось в разы больше. Люди в городах не отличаются сочувствием к уличным псам.
- Ну а мне почем знать-то? – спросила я, не отрывая цепкого взгляда от родного подъезда.
- Вы же вроде…ну… - замялась и смущенно зафыркала Айша. – Вы же вместе вроде как…
- Глупости, - рявкнула я в ответ.
Получилось слишком громко и дети, игравшие около кустов, в которых мы затаились, испуганно заверещали и кинулись врассыпную. Стало стыдно – во-первых, потому что согнала ни в чем неповинных щенков людей, во-вторых, потому что слишком бурно среагировала.
- Ваше дело, - Айша поерзала на месте и вновь улеглась, уставившись в тот же подъезд.
Благо, на улице стояло довольно теплое лето. Солнце еще не пропекало до состояния обморока, но шерсть уже начинала надоедать, как это обычно бывает в жаркое время года. Мы с Айшей который день бродили по городу – я со своей целью, вынюхивая и разглядывая окрестности дворов, она – просто за компанию, даже не спрашивая, что именно я ищу. Это было приятно – иметь товарища, готового помочь без лишних вопросов и глупого любопытства, которым, так некстати, отличается большинство уличных шавок.
Почти целый день мы провалялись за разговорами, лежа в тени кустов и изредка выбегая на разведку – не появились ли на помойке пакеты с остатками еды, не пришли ли псы, держащие этот двор под своей пастью, не видно ли отлова бродячих собак. Около часа назад у Айши затекли лапы, и она убежала – размять конечности. Я оставалась на посту, разморенная вечерним теплым ветерком и лепетом детишек, устроившихся неподалеку.
- А кто его так?
Надо же было проявить интерес к новости, хоть и Тузик, гордо именовавший себя Тузом, не вызывал у меня особой симпатии.
- Говорят, хозяйский. Боксер вроде или питбуль. Жуть, кровищи было…
Дверь подъезда вновь запищала и я мгновенно повернула голову. Есть! Он вышел, пора!
- Прости, я на минутку, - бросила я, вскакивая и на всех парах бросаясь к хозяину.
Внезапно, вслед за ним из подъезда вышла сучка, человеческая сучка, которую он в свое время приказал мне звать хозяйкой. Лапая моего покровителя своими ластами, ужасно костлявыми, на мой взгляд, она нелепо перебирала ногами, стараясь успеть за ним. Куда тебе, курица!
Я стремглав нагнала эту парочку и, заливаясь радостным лаем, кинулась ластиться к моему любимому. Наконец-то! Наконец-то, после долгих дней и ночей я нашла родной двор и родного хозяина! Словами нельзя было описать, как часто билось сердце, готовое разбиться о ребра, как счастливо стучало в голове «вот он! Вот он! Теперь-то я точно не буду одна! Он со мной!». Я прыгала, хватая его за рукава, за полы куртки, пытаясь лизнуть загорелые руки или просто подставить голову под ладонь. Ну же, ну же, погладь меня, ты ведь тоже скучал!
- Фу!
Что? Мне послышалось?
- Фу, несносная псина! Пошла вон, вон! – верещала белобрысая сучка, пытаясь ударить меня сумкой. Хозяин стоял, опустив руки и угрюмо вперившись взглядом в носки своих ботинок. Почему? Почему он молчит? Что-то внутри неприятно кольнуло, а в голове тревожно зазвонил колокольчик паники.
- Вон, вон я сказала! Какая надоедливая сучка! – воскликнула «хозяйка» и, на этот раз, прицелившись, больно попала пряжкой по темени. Я растерялась и, не сдержавшись, заскулила от боли, хоть и обещала себе никогда не делать так перед ним. Он испуганно вздрогнул и, не выдержав, заглянул мне в глаза.
- Андрей, ну хоть ты что-нибудь сделай! Она же грязная, лохматая, на ней заразы полно – вон, в ногу уже, видно, укусили. Фу, гадость, какая, - брезгливо поморщилась девица, довольная тем, что я остановилась и больше не прыгала на хозяина.
А я не могла оторвать взгляда от столь родных и любимых глаз, с помощью которых мы общались все эти годы. По глазам я безошибочно научилась понимать, о чем он думает, чем он собирается меня кормить и насколько долгой будет сегодняшняя прогулка. Иногда, по вечерам, когда у меня живот буквально скручивало от голода, он приходил – невероятно уставший, с потухшим взглядом и вялыми движениями. Я настолько пугалась, что даже забывала попросить еды, ведь так, по рассказам старых дворовых псов, выглядели те, кто собрался умирать. И тогда я просто следовала за ним в комнату и ложилась рядом на диван, уткнувшись носом ему в живот.
Сейчас я пыталась разглядеть в нем хоть искорку тех любви и понимания, что царили в нашем мире долгое время. Но он молчал, хмурясь все больше и больше – я видела, как внутри него сгущается нехорошая решимость. Взгляд сделался колючим, руки сжались в кулаки, губы – в тонкую побелевшую полоску.
Мне стало страшно.
- Уйди, - услышала я самый мелодичный для моих ушей голос. – С глаз долой! Фу!
Внутри что-то раскололось на части, отозвавшись ноющей пустотой в желудке и горле.
- Правильно-правильно, вон, вон, грязная псина! Нет, и как ты мог держать ее у себя дома, не представляю…
Ах ты, сука! Вся обида и злость, еще не подкрепившиеся полным осознанием произошедшего, мигом обрушились на эту особь, посмевшую отобрать у меня моего хозяина. Я ощерилась и угрожающе зарычала, взглянув на нее со всей яростью, на которую только была способна. Ну, она у меня сейчас получит!..
- Стой! – раздался истеричный лай с другой стороны двора, и я так и не прыгнула, отвлекшись на окрик и потеряв скорость разбега. Не переставая рычать, я оглянулась – Айша бежала ко мне, что-то гавкая, но разум вновь заволокла ярко-красная пелена. Пелена ненависти к этой чертовой разлучнице.
- Сволочь, шавка! – выкрикнула я что было мочи и, сделав два шага назад, вновь приготовилась к прыжку. Девица испугалась, заметно испугалась – такой страх мы чуем не по глазам и жестам. Такой страх гниет, растворяется фиолетовым дымком в воздухе и пахнет опасностью и кровью. Хозяин загородил ее собой, зло и обиженно глядя на меня. Внутри опять что-то екнуло, я почувствовала нескончаемую вину – ведь рычала сейчас практически на хозяина. Но нет, обижаться должна была я, а эта девица – кануть в Лету, исчезнуть из нашей с ним мирной жизни!
- Готовься! – рявкнула я и прыгнула. Но резкая боль в хвосте и натяжение помешали прыжку – и я неуклюже приземлилась на то же место, что и стояла. Это что еще за шутки? Недовольно морщась, я обернулась.
- Оштафь и, - пробурчала Айша, не выпуская моего хвоста из сжатых зубов.
- Ты не понимаешь! Отпусти! Он мой, мой! Мой хозяин! – отчаянно выбивалась я, пытаясь легонько куснуть ее – лишь бы разжала пасть и дала мне кинуться на эту белобрысую шавку. Но эта овчарка, испытанная дворовыми драками, умело уворачивалась. Ну же, скорее, пусти, они ведь уходят!
Хозяин и впрямь не терял времени – схватил свою подругу за руку и побежал к машине. Заворчал мотор, и, шурша шинами, автомобиль укатился прочь. Туда, где мне их сейчас не найти.
Я прекратила свои попытки освободиться, беспомощно глядя им вслед. В горле, словно застрявшая кость, засел протяжный вой, лапы мгновенно ослабли, и я беспомощно опустилась на тротуар, перевернувшись на бок. Дышать стало тяжело, пришлось открыть пасть и высунуть язык – тело разгорячилось не на шутку.
- Пойдем отсюда, люди разволновались, - виновато бросила Айша, оглядывая двор. И впрямь, кто-то смотрел на нас с испугом, кто-то с презрением, но среди всех этих злобно-синих туманов, пахнущих гнилыми овощами и перегаром, витал свежий, почти белый туман сочувствия. Значит, надежда есть, отчего-то подумалось мне.
- Как вообще получилось, что ты дом искала? – спросила Айша на бегу.
На улицах стало темно, люди разбрелись по домам – по широким проспектам сновали машины и столь ненавистные мне велосипеды. По краям домов зажглись фонари, в небе – звезды, в стенах – окна. Мир пятнами окрасился в два цвета: темный и светлый, улицы словно расчертили пунктирными линиями.
Мы бежали без передышки уже долгое время – луна успела подняться над городом довольно высоко. Я молчала, думая лишь о том, как бы ни сбиться с ритма и долго ли еще осталось до атак блох. Эти твари только и ждали момента, чтобы начать жечь твое тело своими укусами, но меня пока не трогали – видимо, из-за одной из странных штук, вколотых мне в больнице. При воспоминании о больнице, перед глазами сразу же встал образ хозяина, ласково гладящего меня по голове со словами «Ну, потерпи, Ника, потерпи» и глаза наполнились слезами.
- Видела эту кошку драную? Вот так и получилось, - я моргнула, чтобы глазам не мешала влажная пелена. Собаки вообще-то не умеют плакать, всему виной ветер, нагонявший на город ночную прохладу, - напомнила я себе.
- Может, все-таки расскажешь? Ты никогда не упоминала, почему именно оказалась на улице.
- Может и расскажу. Найдем нормальный двор, там и поговорим. Нечего сбивать дыхание на ходу.
Айша замолчала и покорно пристроилась «хвостом», видимо, задумавшись уже о чем-то своем.
Среди собак нет писаных законов и правил морали. Если ты в стае – ты подобен хищникам, но далеко не все брошенные псы смогли так быстро изменить свою одомашненную натуру. Мы не создавали общества, не строили городов – мы гораздо четче чем люди осознали наше предназначение: быть верными защитниками, быть теми, кто любит и поддерживает, во что бы то ни стало. К сожалению, ни мы, ни человеческие существа не идеальны – поэтому у подавляющего большинства дворовых собак и сносит крышу. Представьте, представьте себе, хозяева жизни: вы верой и правдой служите самому любимому человеку, а в один прекрасный день он пинком выгоняет вас на улицу и со злобой захлопывает за вами дверь.
Вы, кому есть, где греться холодными ночами, кому не предстоит умереть от голода или быть разодранными озверевшими псами. Вы, кого ждут дома, кого ласково обнимают, кому с улыбкой открывают двери. Представьте, что значит быть оставленным на произвол судьбе среди громадных коробок и бетонных покрытий в полном и беспомощном одиночестве!
Судя по запахам, этот двор был безопасен – местные псы мирно посапывали около центрального подъезда, люди разошлись по домам, и мы спокойно устроились в кустах. Один дог, правда, недовольно заворчал – видимо, он из стариков. Эти не любят, когда на ночлег приходят новички.
- Я его помню больше чем себя, - надо было с чего-то начать. Стараясь рассказывать отстраненно, я почувствовала, как внутри начинает что-то щемить. Попробовала перевернуться на бок, но это не помогло. – Мать не помню, а его помню. Руки, большие такие, теплые – он когда меня из коробки достал, я сразу поняла: вот оно, вот кому я готова принадлежать до самой смерти. Мы тогда всем скопом теснились в картонке – три сестры, два брата и я. Что?.. Нет, совсем их не помню. И как только он наклонился над нами – большой, страшный, неизвестный, я не испугалась. Совсем не испугалась. Сразу в глаза, понимаешь, посмотрела! А там…
Меня захлестнули воспоминания. Как во сне, пронеслась перед глазами мирная домашняя жизнь, наполненная лаской и заботой, совместными играми и прогулками. Айша положила голову на лапы и, приподняв уши, внимательно слушала. Прошло полночи, прежде чем я смогла остановиться и закончить историю нашей с ним жизни.
- …ну я ее и укусила. А он – как с цепи сорвался! Ударил, не больно, конечно, но ощутимо – ведь ударил Он, а не кто-то другой. Я тут же признала вину: нравится ему эта, пусть остается, лишь бы на меня не злился… Но она-таки своего добилась. Кошка драная, - фыркнула я обиженно и, наконец, замолчала, не в силах выразить всю ненависть и презрение к этой разлучнице.
- Мда, хорошо тебя жизнь покусала, - заключила Айша, перевернувшись на бок. Наши животы, практически в такт, заурчали, напоминая, что с прошлой ночи мы еще не ели. В нашем дворе, том самом, где мы и познакомились, иногда оставляют объедки у подъездов, но ведь до него еще надо добраться…
- А ты как?
- Что «как»?
- Ты как оказалась на улице? Вижу же, родилась не на помойке. Домашняя ты.
Она и впрямь не выглядела как истинно дворовая собака. Гладкая шерсть, смирное поведение, лояльность к кошкам и прочей мелкой нечисти , вроде кошек или мелких домашних собачонок – Айша вела себя как будто ее хозяин постоянно был рядом с ней и следил за ее поведением.
- Да, ты права. Я тоже осталась без хозяйки, - с непонятной тоской вздохнула моя спутница, грустно глянув на звездное небо.
- Вот же люди твари, - бросила я сквозь зубы, борясь с вновь накатившим раздражением и злобой. Тише, Ника, тише, так недолго и самой тварью стать, - мысленно уговаривала я себя.
- Не согласна, - все с той же тоской возразила Айша.
- Но…
- Моя хозяйка умерла. Она была совсем старой, когда взяла меня. Я была для нее всем в последние годы. Ты же знаешь, мы это чувствуем.
Я тут же постыдилась своих мыслей и виновато покосилась на Айшу. Та кивнула: мол, ничего, ты же не знала. Мы обе замолчали.
Она сказала чистую правду: безмерную любовь, на которую способны лишь хозяева домашних существ, мы чувствуем телом, мы слышим ее запах - густой аромат привязанности, растворяющийся в воздухе и подпитывающий тебя постоянной надеждой и смыслом жизни.
Наверное, это не сказки, что собаки умеют читать мысли. В этот момент, глядя на усыпанное яркими точками ночное небо, я подумала: «Что же хуже: быть оставленной самым важным существом в твоей жизни по его желанию или же из-за неминуемых обстоятельств? Что больнее и как с этим жить? Может, было бы лучше, не встреть мы этих эгоистичных людей, заботящихся только о себе и своих радостях, почитающих нас за игрушки и мнящих себя богами? Может, и вправду, слишком тяжела наша собачья участь – быть безвозмездно преданными и любить несмотря ни на что?»
- Посмотри туда, - внезапно услышала я тихий рык Айши, с опозданием дошедший до меня сквозь плотный клубок из мыслей-вопросов, за мгновение заполнивший мое сознание. Я повернула голову в показанном Айшей направлении и увидела одну из жительниц этого двора, кажется, овчарку, лежащую на тротуаре. Та молча переводила безразличный взгляд с запоздалого хозяина, выгуливающего свою собаку посреди ночи, на нас, похожая больше на одну их тех плюшевых игрушек с безжизненными глазами-пуговицами, которые делают люди.
- И что? – так и не поняв, к чему это Айша, спросила я.
- Она родилась во дворе и никогда не знала человеческую заботу. Ее никто не кормил, не гладил, не выводил гулять, не открывал ей свою душу. Теперь, как ты думаешь, кому все-таки хуже?
Я вновь замолчала и пригляделась.
Она не глядела на хозяйскую собаку с завистью, как могла бы глядеть я, зная прелести жизни с человеком. Она не глядела на нее с тоской, как могла бы глядеть Айша. Она была полна обреченности и…безразличия. Ее сердце никогда никому не принадлежало и навряд ли уже будет принадлежать – люди не те существа, что станут вешать на себя лишнюю ответственность ради какой-то собаки. Эта овчарка была той самой «уличной собакой», которой каждое доброе слово казалось отголоском воспоминания о чем-то светлом и ласковом, но не ранило душу и не заставляло со жгучей тоской вспоминать об оставившем тебя хозяине.
- А мне кажется, она самая счастливая на свете, - вдруг вырвалось у меня.
Айша взглянула на меня с непониманием.
- Никогда не знаешь, что лучше: знать тепло и лишиться его или же всю жизнь жить в холоде и не подозревать о том, что это самое тепло существует…
В общем, опять же, судите строго. я буду только рада. Замысел появился давно, начала тоже относительно давно (летом), закончила буквально несколько минут назад.
Фух... неужели вдохновение решило меня посетить
@темы: молча о самом главном, собственного покроя, ловим челюсть, ориджинал, Накатило, бредовое творчество
-
-
24.10.2010 в 16:21очень понравилось, так осмысленно и... красиво.
замечательный оридж
-
-
24.10.2010 в 16:34я очень-очень рада, что понравилось))
-
-
24.10.2010 в 16:36выйди в аську мм)))
-
-
24.10.2010 в 19:54-
-
31.10.2010 в 14:32Я вот не представляю, как можно свое домашенее животное выбросить на улицу. Это же член семьи.
Мне жалко. Жалко таких собак, которых именно выбросили, а не дворовых...